Том 8. Проза, незавершенное 1841-1856 - Страница 18

Старуха, растроганная воспоминаниями, горько заплакала.

— А уж как я маялась… Чего не претерпела я… сколько нужды испытала, пока добралась сюда, — продолжала она всхлипывая.

— Разве ты не здешняя?

— Нет, кормилец, я из В ***.

— Из В ***! — невольно повторил герой наш.

— Да, родной мой! Там у меня свой домишко был… остался после покойника… вот я и маялась в нем кое-как… Вдруг божья немилость: у соседа загорелся сарай, а там, глядишь, и вся улица выгорела, и мой дом сгорел… осталась я без хлеба, без пристанища… сирота горькая… Тяжело, скучно стало мне на белом свете… Дай пойду к сыну… авось дойду: не дойду — всё равно, чужие люди в землю зароют… Соседи говорили: не ходи, век не дойдешь! Не послушалась… Сердце рвалось к нему, голубчику… Кой-как добрела… Уж как я радовалась-то! Вот, думаю, найду его, вот увижу красавчика… Словно ожила, кормилец; бегом бежала по городу, ног под собой не слышала… Он, видишь, писал, где живет… Вот я туда… спрашиваю… Хозяйка говорит — съехал… — Куда? — Не знаю! — захлопнула дверь да и ушла… Сердце у меня так и обмерло… Я ну бегать по домам да спрашивать — никто не знает! Жутко стало мне, ноги подкосились… Я занемогла, думали, что уж богу душу отдам… И кормиться-то нечем и больна-то, а всё пожить хотелось: всё думала увидеть его, ненаглядного… да, видно, не приведет господь!

Старушка заплакала навзрыд; Клим в продолжение рассказа смотрел на нее как-то странно и страшно… при каждом слове ее он вздрагивал, как будто на него лили холодную воду.

— А давно ли ты рассталась с своим сыном? — спросил он.

— Одиннадцать лет не видала его сердечного, ровно одиннадцать! — отвечала старушка всхлипывая.

Клим схватил себя за голову…

— Как звали его? — спросил он голосом, который бы мог напугать самого храброго слушателя.

— Климушкой, батюшка. Да что с тобой?

— Кто же ты?

Клим дрожал как в лихорадке, в лице и голосе его отражалась новая, ужасная буря, готовая разорвать его сердце.

— Губернская секретарша, кормилец, — отвечала старуха. — Да что ты так страшно на меня смотришь? — продолжала она, изумленная его волнением…

— Как зовут тебя?

— Анна Петровна Мотовилова, родимый…

— Матушка! — закричал герой наш и упал без чувств на пол…

Есть потрясения, есть открытия, которых не в состоянии выносить душа человеческая. Клим почувствовал какое-то болезненное, мучительное содрогание в мозгу, рассудок его помутился…

— Ты лжешь, ты жестоко лжешь, старуха! — воскликнул он, вскакивая с полу. — Ты не мать мне!

Старуха долго стояла неподвижно, в совершенном оцепенении. Казалось, чувства ее умерли, тело превратилось в камень. Тупым, безвыразительным взором смотрела она на своего сына. Вдруг глаза ее заискрились, лицо оживилось, она кинулась на грудь сына. В первую минуту он по какому-то безотчетному влечению горячо обнял ее, потом отскочил, усмехнулся и закричал:

— Прочь, прочь! Ты не мать мне… Не может быть, чтоб мать моя была в таком положении!

Старуха силилась что-то сказать, но произносила только невнятные звуки, простирая руки к сыну.

— Ты хотела обмануть меня… У тебя есть какие-нибудь замыслы… Ты подслушала мою тайну во сне, в бреду.

Старуха достала из-под салопа какой-то конверт и молча положила его на стол…

Клим схватил конверт, вынул из него несколько писем, взглянул на них и задрожал всем телом.

— Мои письма! Письма, которыми я грабил тебя, мать моя! И ты бережешь их, ты не кинула их в огонь вместе с памятью о бесстыдном сыне. Матушка, матушка!

Клим зарыдал и бросился на грудь старухи… Долго судорожно сжимала она его в своих объятиях, лепеча какие-то бессвязные слова, заливаемые слезами.

Вдруг он отскочил в противную сторону, как бы отторгнутый невидимою рукою…

— И я смею называться твоим сыном! Ты плачешь, ты несчастна! Кто же виной твоего несчастия? Я отнял у тебя последние деньги, обещая тебе золотые горы в будущем; для меня покинула ты родную сторону; чрез меня ты в рубище, в позорной нищете, кормишься подаянием… Всё, всё потому, что я бесстыдно лгал, что я тебя обманывал.

— Я не виню тебя, не виню! — проговорила старушка сквозь слезы.

— Вместо того чтоб утешить тебя собою, обеспечить твою старость, я приготовил тебе нищету на всю жизнь… Да, на всю… И у меня, ты знаешь, ничего нет… Мало того, скажу тебе, матушка, больше: я чиновник, выгнанный из службы, я человек, которого умные люди называют сумасшедшим. Каков твой сын? Он умрет с голоду в главах твоих, потому что не умеет ничего делать, как надо, так говорили люди, которые отказали ему в куске хлеба… Правда, правда! И ты умрешь с голоду, умрешь, когда в какой-нибудь день ни одному прохожему не придет на мысль похвастать своею благотворительностию… Не правда ли?

Мать отвечала ему рыданиями.

— Постой! — вскрикнул он, озаренный внезапною мыслию. — Я еще могу загладить свою вину… погоди проклинать меня… Ты не умрешь в нищете. Ты будешь счастлива, ты будешь богата… клянусь тебе, матушка… Скорей, скорей, может быть, есть еще время…

И Клим опрометью побежал вон из комнаты…

— Куда же ты, куда? Постой, дитя мое! — кричала вслед ему старуха. — Я умру без тебя… Закрой мне глава… Мне тяжело, мне душно…

Но ответа не было. Старуха кой-как дотащилась до кровати и упала на нее без чувств…

<VII>

Один из домов *** улицы был освещен великолепно. У подъезда беспрестанно останавливались экипажи, из которых лакеи высаживали мужчин, дам, девиц, вдов и сирот… Виноват, сирот, может быть, не было… но я так привык слышать их непосредственно следующих за вдовами, что не могу произнести одного слова без другого. Так, вспомнив какую-нибудь знаменитость, вы иногда невольно вспоминаете другое лицо, которое ставили с нею рядом современники или услужливые приятели… Привычка! Зала наполнялась народом… Таковский — надо вам знать, что мы у него в доме, — как-то необыкновенно сиял. На днях Марья Сергеевна, дочь его превосходительства, сочеталась законным браком с известным нам адъютантом, по обоюдному их согласию, как было сказано и в обыске… Ныне бал по случаю их свадьбы. Было людно и, кажется, весело. Молодые, по обыкновению, открыли бал, и танцы пошли своим порядком. За вистом сидело множество сослуживцев хозяина, начальников разных департаментов и отделений. Степан Глебыч был тут же целиком, то есть с дражайшею своею половиною. Владимир третьей степени красовался на его беспорочной манишке; играя в вист, он беспрестанно поглядывал то на него, то на свою милую супругу, которая сидела подле него и заботливо подбирала его взятки. Самое приличное занятие для супруги чиновного человека.